М. Муслимова. Кому принадлежит мир? (Рассказы Н. Хачилаева)

Поток
На крышах домов в лунном свете матери тихо читают молитвы. Лунный свет играет серебром в волосах девушек и сверкает в холодных струях водопада. Сквозь ветви тополей смотрят вслед сыновьям матери, а ветры вдогонку мстят музыкой оставленных водопадов. С керосиновой лампой в руке уходит в лунную ночь старая Гурия, и над ее тенью смыкаются травы. Со страниц книги Надира Хачилаева «Снежные вершины Дулчидага» предстает мир, полный тайны и простоты, мир, в котором молчание открывает больше, чем слова, мир, в котором о главном не говорят, потому что язык понимания не требует слов. В нем - вековая связь плоти и духа со вздыбленностью гор и восхождением к небу. В горах, где вдоль каждой тропинки - объятия ущелий, выживает тот, кто стремится к вершинам, - слишком высока плата за шаг в сторону или мимо цели.
В этом мире безыскусность и внешняя простота жизни не оставляют места для суеты и фальши. Здесь спрашивают не только кто ты, но и чей, потому и держит ответ сын за отца, отец за сына. В рассказе «Поток» мы не знаем, какая вина Сулая вызвала гнев отца и желание юноши умереть. Но недоговоренность странно сочетается у автора с сюжетной прозрачностью, потому что логика рассказа ведет не от события к ощущениям, а от чувств к поступкам. И самое непостижимое, страстное чувство, которому надо противостоять, - любовь… Неужели эта забытая богом старуха со сказочным именем Гурия, внушающая теперь только страх, когда-то любила? Возможно, лет сто назад какой-то юноша признавался ей в любви. Отношение к любви становится для героя рассказа признаком жизни и ее оправданием
Странный рассказ, в котором есть сюжет, интрига, взаимоотношения героев, но нет диалога, нет слов, произносимых кем-то. Есть звук приближающихся шагов отца, его гневное дыхание и тяжелая пощечина. У героев нет слов, но они есть у автора. Его слова коротки, как плеть чабана, упруги, как натянутая тетива, и траектория их полета - не стремительная прямая, а пульсирование вовнутрь, они - лишь внешнее, пунктирное выражение того, что избыточно без слов. Стихия и страсть под уздой молчанья, гнев и ярость под веригами самообладания, акварельность чувств под внешним бесстрастием.
Неистовое желание жизни бросает героя в бурный поток, на поиски смерти. Грозный ропот пучины опрокидывается в небо вместе с первобытным криком спасенного юноши. Каменные гортани скал Турчидага застыли в безмолвии крика. Немота и крик сливаются в неистовом безмолвии поднебесья. Мольба, перешедшая в крик, и грохот пучины, вбираемый дрожью сердца. О, неистовая жажда жизни и высокое презрение к смерти! И блаженный восторг гортанных напевов, и призывное ржание неукрощенных коней! Здесь капля обретает такую же полноту жизни, как срывающийся в пропасть бездонный поток. Здесь сердце объято тревогой и пульсирует на грани невыразимого, здесь смерть- порождение страстного желания жить, а жизнь рождается из преодоления смерти: «Сулай хотел быстрой смерти и надеялся, что падая, сразу ударится головой о камни. Черные волны мутного потока остервенело били юношу по лицу, постепенно приводя его в чувство. Теперь ему уже не хотелось уходить из жизни. Там, наверху, он заметил чабана и овец, пасущихся на обожженных солнцем, почти голых скалах». Там, наверху, скользнула куда-то дочь пастуха. И юноше очень захотелось спастись, но его мучили угрызения совести за желание выжить.
Слова писателя сродни кисти художника. Живописность образов рождается то резким ударом кисти, то пластикой и завораживающей игрой цвета: «Красные лучи закатного солнца струились как расплавленное золото по темным от вечернего холода клонам гор…». Выразительность образов, почти лишенных портретных характеристик, создается не описаниями, а энергией действий. А действенность героя раскрывается не столько через событийный ряд, сколько через переживание мира. Мира, в котором человек бесконечно одинок и одновременно связан с ним странными пересечениями, обнаруживаемыми в последний момент. Погружая израненные руки в случайный муравейник, на краю обрыва юноша видит тропинку, протоптанную чабанами. И с мыслями о том, что ему тоже хочется стать хорошим чабаном и настоящим мужчиной, Сулай «с наслаждением уткнулся лицом в придорожную пыль». О чем рассказ - о мире, осознающем себя через горского юношу, или о юноше, отражающем его в себе? Маленькая книга Н.Хачилаева «Снежные вершины Дульчидага», написанная на лакском языке и блистательно переведенная Сияли Гаджиевой, займет свое место в современной дагестанской литературе.

Кому принадлежит мир?
Мир, сотворенный Небом, принадлежит горам. Это знают чабаны, сидящие, как каменные изваяния, у ночных костров. Они не просто пасут стада, как тысячи лет тому назад, - они стерегут мир. Мир, в котором все связано простыми законами, такими же простыми, как потемневшие от времени надгробия. Аульский мальчик с обветренным лицом и потрескавшимися от родниковой воды губами знает, что на далеких вершинах гор стоят башни, сложенные из каменных плит, принадлежащие Бадрутдину из Хасавюрта, который каждый год спрашивает старого Халида: «Целы ли еще мои башенки?» Мальчик отправляется пешком по просьбе старика к одной из них, чтобы подправить развалившуюся вершину: «На каждой каменной плите я высек свое имя и постарался сделать сооружение как можно выше. Холодный ветер, дувший со всех сторон, превратил меня в сосульку, из глаз текли слезы, щеки горели огнем». Вернувшийся только под вечер мальчик не чувствует усталости. В мире его чувств нет места жалобам. Есть закон почитания гор, старцев и камней. Есть тайная гордость от способности преодолеть свою малость и стать причастным времени: «с тех пор мне кажется, что эта башенка принадлежит и мне». Времени, которое не течет, как бурные горные реки в ущельях Турчидага, а ждет, пока его увидят глаза человека: «Сынок, знаешь ли ты, что такое жизнь? Жизнь- это цыганская повозка. Ты едешь как во сне. А проснешься, то смотришь с телеги с заспанными глазами, а позади остаются степи, дороги, села, люди. А ты продолжаешь смотреть на них непроснувшимися глазами. А знаешь, почему? А потому, что ждешь чего-то. Тебе кажется, что ты постепенно приближаешься к своей самой светлой дороге, вот так и идет наша жизнь. Кружат люди, народы, бредя снова и снова по одним и тем же дорогам».
Какая-то из этих дорог привела грузин к чабанам. Мальчик знает, что в снегах самых высоких гор рождаются белые туры, и тот, кто прольет их кровь, становится вестником беды. Головы двух туров с огромными рогами лежат у ног гостей. Однако гостя, даже если он и причастен к убийству тура, надо встретить с уважением. О том, что скрыто за молчанием горцев, мальчик может догадываться. Мудрый Халид знает слова, которые надо сказать мальчику: «Что я могу тебе сказать о грузинах, кроме хорошего? Открытые сердца, жизнелюбивые, гостеприимные, щедрые». Закон прост, и мальчик его выводит сам: «Наши люди о других народах говорят только хорошо. Может потому, что сами живут высоко в горах».
Живущие в городе – странные люди. Они не вскипают мгновенно от обиды, они умеют спокойно смотреть в глаза «и какую бы глупость ты ни сказал, вежливо и осторожно разговаривают с тобой. Они ни разу не сказали мне обидных слов». Наблюдать за своими реакциями и поступками других - трудно. Трудно, когда ты хоть и молчалив, но горяч, как необъезженный конь, трудно, когда ты стремишься к действию, прежде чем осознаешь его смысл и последствия. Но в горах всегда надо быть готовым к поступку, потому что промедление может кому-то дорого стоить. Убитый тур накличет беду, и сползающая лавина напоминает об этом. Размышляя о том, почему чабаны не покидают опасное место, а зачем-то отправляют мальчишек за солью в соседнее село, мальчик делает неожиданный для себя вывод: мужественно отдать свою жизнь может каждый. Это тоже закон гор. Но счастливо прожить свою жизнь, ого-го, это может далеко не каждый. Мир, населенный орлами, конечно, прекрасен, но еще прекраснее, чем хищные птицы, ласточки, мирные птицы с добрым сердцем. Мечты о добре не мешают ему ходить с камнями в карманах. Они с собой на тот случай, если Дурпал назовет его слабаком. В финале рассказа происходит что-то важное, о чем умалчивает автор, о чем догадывались чабаны, посылая подростков в село, о чем в конце концов неслышно плачет Дурпал. Но мальчик, не связавший в логические умозаключения причинно-следственные связи происходящего, почему-то выбросил камни из кармана. Хотя «время и неспокойное сейчас». А белые туры рождаются в снегах самых высоких гор, и заметить их трудно, потому что они сливается с белыми снегами. Чтобы увидеть горы, надо быть вровень с ними. Живущие в горах это знают.

Как умирают волкодавы
На дороге, посреди большого горного аула, умирает кутанская овчарка. Люди, чьи стада она охраняла, с опаской обходят ее стороной. Мужчина с гладким и сытым лицом, одетый в черный костюм и белую рубашку, бросает булыжник в собаку и скрывается в густой пелене, застилающей уголки собачьих глаз. Некогда, когда над горами зажигались звезды, старый волкодав приступал к охране мирно спящих овец. Было время, когда он в одиночку справлялся с волками, нападавшими на стадо. Превозмогая боль, теперь он четвертые сутки лежит на тропе и не прикасается к брошенному из жалости куску мяса. Пятилетний мальчик, склонившись над ним, гладит его по шерсти и с ужасом отдергивает свою окровавленную руку: «Мама, она ранена, у нее течет кровь!». На город опускается ночь. С порывом ветра со стороны гор доносится запах хозяина. Только волкодав не понимает, сон это или явь.
Выстрелы в спину – явь времени, брошенного на задворки истории. Смерть волкодава - сон времени, забытого в песнях чабанов. Родники, к которым дороги уже не веду,- явь жизни, сорвавшейся с поднебесья. Дождь, смывающий следы, - сон жизни, не поднявшейся из грязи. Герой рассказа «Палатки холодного склона» Лукман знает, что жизнь в поднебесье может быть так же ничтожна, как и внизу. Явь и сон не противостоят друг другу, а обитают рядом. И воздух свободы, обжигающий высоко в горах, там же оборачивается несвободой прошлого, когда клеймо заключенного в прошлом превращает настоящее в смирительную рубашку. Станет ли город убежищем от ошибок? И если не станет явью мечта о новой жизни, то на пути любых испытаний есть надежный посох – музыка водопадов, доносимых ветром с Холодного склона, и молитва матери, стоящей на кровле и неотрывно смотрящей вслед.